Читать книгу "Из жизни карамели  - Виктория Платова"

– Как поживает Рахиль Исааковна? – светски спросил Рыба-Молот.

– Рахиль поживает неплохо. – Юдифь Исааковна, все полчаса подпиравшая входные двери и не сделавшая от них ни шагу, дернула ручку с явным желанием побыстрее покинуть помещение.

– А как ее драгоценное здоровье?

– Здоровье в норме.

– Что же она сама не пришла за вещами?

– Не знаю. Наверное, ей больно видеть вас. Мне было бы больно…

– Как будто это я был инициатором развода! Сама его затеяла, а теперь ей, видите ли, больно.

– Я этого не утверждала. Я сказала «наверное», а это не одно и то же.

– А где она сейчас?

– Два дня назад улетела в Хайфу.

Хайфа – какая неожиданность!

– По турпутевке, что ли? Отдыхать? – удивился Рыба.

Юдифь Исааковна посмотрела на него так, словно он сморозил невесть какую глупость. Рот ее приоткрылся, издав при этом едва слышный металлический лязг: как будто внутри – в области гортани – пришли в движение небольшие, сложно устроенные механизмы.

– Почему же «по турпутевке»? У нас там родственники. Семья маминого брата, он очень хороший гинеколог. Когда у Рахили обнаружили кисту на правом яичнике – он лично ее удалял. А еще есть родственники в Америке и в Германии – тоже врачи. Американские работают в кардиологическом центре, все зовут нас обследоваться, особенно Рахиль. У нее ведь проблемы с левым предсердием, что-то не в порядке с верхней полой веной… А два дяди по отцу, из Аахена, это в Германии, – ортопеды. Те вообще едва ли не крупнейшие специалисты в Европе. В свое время они пользовали Рахиль…

– В каком смысле «пользовали»? – От изумления у Рыбы отвисла челюсть.

– В смысле «лечили». Ведь у Рахили одна нога короче другой, разве вы не замечали?

– Нет.

– Ну, естественно! Теперь-то у нее все в порядке. После того как нога была благополучно вытянута дядюшками из Аахена.

– Да… Интересно, чего еще я не знаю о своей бывшей жене?

– В детстве она переболела энцефалитом. В ранней юности – дифтерийным крупом с последующей трахеотомией. Это такая операция, когда рассекают трахею и вводят в ее просвет специальную трубку для восстановления дыхания…

Рыба живо представил себе Альберта Эйнштейна с разрезом на шее и вставленной в него трубкой – почему-то в виде большого телескопа Бюраканской астрофизической обсерватории, фотография которого украшала отхожее место в квартире его приятеля Агапита.

Представил – и затрясся мелкой дрожью.

– Увольте меня от подробностей, Юдифь Исааковна.

– Пожалуйста, – согласилась Юдифь. – Но вы же сами просили. Не я начала этот разговор.

Шестеренки внутри гортани Юдифи Исааковны продолжают вращаться, цепляясь зубьями друг за друга: картинка еще более явственная, чем предыдущая, с гениальным физиком и телескопом. Ах, что это за шестеренки! Они сочинены великими механиками прошлого – теми, кто воплотил в чертежах первые, фантасмагорические модели летательных аппаратов; кто придумал астролябии, секстанты и музыкальные шкатулки. Шестеренки – одна причудливее другой, настоящее произведение искусства! Они сверкают и манят; единственное, чего хочется Рыбе в данный конкретный момент, – побыстрее добраться до чудесного механизма и половчее разобрать его, вплоть до последнего винтика. Желание такое же жгучее, как в детстве, когда в ход шли будильники, радиоточки, заводные зайцы с литаврами, куклы, которые изрекают не только «ма-ма», но и «я хочу пи-пи!».

Вот оно что!

Прелестница Юдифь – не суслик-суриката, существо, слепленное матерью-природой на тяп-ляп. Прелестница Юдифь – вещь рукотворная, сложносочиненная, состоящая из множества деталей. И если нашелся кто-то, кто создал ее, – всегда найдется другой, кто разберет до основания. И соберет заново, нимало не заботясь о первоначальном виде конструкции.

Чертежи-то не предусмотрены!..

– …А сестра говорила, что вы глубоко порядочный человек! Как же она заблуждалась! Вы пошляк и хамелеон к тому же! Такую мимикрию развести – уметь надо…

Что есть, то есть. Хамелеон. Во всяком случае, язык у Рыбы – точно хамелеоний, такой же немыслимой длины. Еще секунду назад он, липкий и гнусный, шарил во рту у Юдифи Исааковны в поисках шестеренок, шарнирчиков и крохотных подшипников. Попутно руки Рыбы-Молота (такие же липкие и гнусные, как и язык) пытались расстегнуть блузку Юдифи Исааковны, а потом – если повезет – расстегнуть кожу Юдифи Исааковны. Чтобы добраться наконец до сердцевины механизма, разложить на составляющие секстант и астролябию, разломать к едрене фене чу`дную музыкальную шкатулку. Да так, чтобы пружины – вжик! вжик! вжик! – брызнули в разные стороны.

Осуществить задуманное не удалось. Чертова кукла Юдифь выскользнула из объятий Рыбы-Молота и, оставив на память вырванную с мясом пуговицу, быстренько исчезла за дверью. Рыба, для проформы, побился головой о дверной косяк (что должно было означать крайнюю степень раскаяния) и принялся рассуждать о необычной природе Юдифи.

Юдифь – игрушка для взрослых мужчин. Тех самых, что не наигрались в детстве и теперь отираются в дорогущих магазинах радиоуправляемых моделей чего угодно. Тратят там время, а главное, деньги. Оно и понятно: начинка Юдифи куда занимательнее, к примеру, начинки ее болезненной сестры Рахили. А ведь она казалась Рыбе-Молоту здоровячкой – даже гриппом никогда не болела, даже насморк не подхватывала. Могла пробежать за маршруткой целый квартал и не запыхаться. Пульс Рахили Исааковны всегда держался в идеальном для взрослого человека коридоре от шестидесяти до восьмидесяти ударов в минуту. Температура не поднималась выше 36,6°. Интересно, какова температура у Юдифи? – вроде бы она была холодна, как лед…

Размышления Рыбы прервала эсэмэска от второй бывшей: после развода она значилась в контактах как «кисонька № 2». И шла сразу же за восстановленной в правах «кисонькой № 1» – Кошкиной. Причем (хотя обе жены не собирались звонить Рыбе в обозримом будущем) на Кошкиной стояла мелодия песни «Девочка в маленьком «Пежо», а на Рахили Исааковне – «Девушка-студентка». Обе эти песни исполняла ни разу не виденная Рыбой, но забавная певица по имени Ёлка. И они мало соответствовали действительности: Рахиль Исааковна закончила вуз еще в прошлом веке, а Кошкина никогда не водила «Пежо» и вообще не сидела за рулем. Но «девушка-студентка» рифмовалась со «сладкой конфеткой», а к «девочке в маленьком «Пежо» по ходу пьесы выстраивалась очередь из желающих познакомиться – такой замечательной она была. И все это характеризовало не столько бывших жен, сколько самого Рыбу-Молота. Вернее, его отношение к ним. А отношение было превосходным, охватывавшим весь спектр: от почтительной влюбленности до такого же почтительного обожания. Каждый раз, когда его волокли под венец, Рыба расслаблялся, думая: Ну, слава те господи, это уже навсегда! Будем жить в полном счастии до смертного часа, до гробовой доски! И в том, что союз с обеими пронумерованными «кисоньками» не выдержал испытание временем, была вовсе не его вина.